Лучший отец на свете

2 июня для авторов этих строк особая дата в календаре. В этот день в 1909 году родился наш отец – человек универсальной одаренности, зодчий, художник и певец Грант Микаэлян. Отец родился на Хлебной площади в Тифлисе рядом с Майданом. Там и протекала наша молодость.

Детьми мы обожали слушать рассказы отца. От него мы узнали, что наш прадед Геворк родился в Египте, но по неясным причинам был вынужден бежать в Тифлис. В 1920 г. был разграблен его архив, хранившийся у его дочери Фелиции в Ереване. Пропали бумаги на арабском языке, подтверждавшие права прадеда на поместья в Александрии, армянский текст “Абгаросов” (апокрифической переписки эдесского царя Абгара с Христом), старое издание Корана и прочие реликвии. По рассказам отца, Геворк прибыл в Тифлис с бунчуком на ухе, носить который мог только паша (Египет был тогда турецкой провинцией). Прадед был образован, владел языками и искусством гипноза. В Тифлисе он был известен как абисинский бакалавр – “Абаш Саркаваг”.

Его сын Михаил Микаэлян женился на Сатеник Мурадбегян, отец которой Ованес прибыл в Тифлис из Эрзерума в то же время, когда Геворк покинул Египет. Ее брат Александр принял при посвящении в духовный сан имя Хорен и вошел в историю Армении как католикос Хорен I Мурадбегян. В 1939 г. он был убит агентами Берии за отказ отдать ему сокровища Эчмиадзина. Его казни предшествовал арест и расстрел его братьев – проживавших в Тбилиси Сергея и Левона (последний был морским офицером, награжденным за отвагу при защите Порт-Артура).

Бабушка уцелела чудом. У нас сохранились два письма католикоса, фотографии (в их числе его детский снимок с отцом и братом Сергеем) и панагия, которую Хорен носил, возглавляя в 20-х годах ереванскую епархию. Оригиналы снимков мы в 80-х годах передали в Госархив Армении.

Михаил Георгиевич был главным бухгалтером Манташева, занимавшим почетное и стабильное положение в обществе. Ни один документ фирмы не выходил в свет без его напутствия «Աստծով». Но у него была артистичная душа. Он виртуозно играл на таре, владел армянским, русским, грузинским, тюркским и персидским языками. Наш дед был щедрым человеком и душой общества, собиравшегося в ортачальских садах. Его гостями были Спенидаров, Иполитов-Иванов (заимствовавший у него армянские мелодии, названные им “восточными”) и будущий главный дирижер ГАБТ Мелик-Пашаев. Однажды он аккомпанировал на фортепиано семейному ансамблю, профессионально исполнившему первый акт “Аиды”. Одним из исполнителей был наш тогда малолетний отец.

Дед воспитал в детях любовь к искусству. Его старшая дочь Софья стала солисткой Минской оперы. Екатерина достигла не менее высокого уровня профессионализма и стала солисткой Тбилисской оперы. Особенно ей удавалась партия Сантуццы из “Сельской чести”. Она окончила московскую консерваторию по классу фортепиано у Мясковского. Прекрасно пела и считавшаяся менее одаренной младшая дочь деда Сусанна. В нашей памяти осталось совместное исполнение ею с отцом финального дуэта Виолетты и Альфреда из “Травиатты” (“Parigi o cara noi lasceremo”). Нам трудно забыть контраст между музыкой Верди и подвалом, в котором прошло наше детство. Этот контраст преследовал нас всю последующую жизнь.

Отец собрал редкую коллекцию пластинок, и мы слушали пение Карузо, Джильи, Галли-Курчи и Скипа, пытаясь петь оперные арии в подражание этим певцам. Отец так глубоко понимал вокальное искусство, что предсказал потерю Марией Каллас голоса, качавшегося на верхах, как он нам объяснял, “из-за низкой опоры”. Вторым пристрастием семьи было рисование, талант к которому проявился у отца в юности, задолго до того, как он начал учиться в Академии Художеств.

Отец часто вспоминал годы, проведенные им в детстве в Ереване в период Первой республики. Семья жила в Арачнордаране, в дзорагюхской резиденции будущего патриарха. Находилась она на месте нынешнего музея Параджанова (сохранился сарьяновский пейзаж с его изображением). Отец говорил, что его сажал на колени Ованес Качазнуни, частенько наведывавшийся в гости к епископу Хорену. Так же восторженно отец говорил о своем дяде, учившем его армянской грамоте.

Атмосфера духовности и культуры сопровождала его и в молодости, проходившей в дружеском общении с Павлом Лисицианом, Ванечкой Мурадовым (ставшем позже известным под именем Вано Мурадели), Мелик-Пашаевым, Иосифом Гришашвили и прочими деятелями армянской и грузинской культуры.

Отец стал архитектором. По окончании Академии художеств он принял участие в конкурсе на проект здания Полиграфпрома и удостоился первой премии. Затем его с группой архитекторов пригласили на прием к первому секретарю ЦК КП Грузии Берии.

Отец так рассказывал о приеме: “Мы вошли в кабинет и прошли несколько шагов, остановившись на почтительном расстоянии. За столом сидел мужчина в очках. В профиль его лицо казалось мягким и почти приятным. Он повернулся и заговорил, подняв голову. Вздернутая бровь и сжатые углы рта делали его лицо свирепым и асимметричным. Берия произнес всего лишь несколько слов: “Проект победил в конкурсе? Дайте молодому человеку строить! Начинайте немедленно!”. Прием был окончен. Чувствовалось, что спутники охвачены гнетущим чувством страха”.

Строительство вскоре началось, а в 1939 году “Дворец Книги”, как его называли в то время, был готов. Это здание, переименованное позднее в “Полиграфкомбинат”, построено, как тогда было принято, в классике. Оно по сей день украшает своим закругленным углом въезд на ул. Марджанишвили с моста Сталина. Правда, мост “съел” монументальную лестницу, огибавшую главный вход и придававшую ему торжественность. Для его возведения мостовую пришлось поднять на 1,5 метра.

Осуществлена незначительная часть проекта – левый ризалит, расширенный лет 50 назад добавлением нескольких колонн. Кроме расширения Дома отец планировал постройку симметричного корпуса с другой стороны улицы для создания ансамбля, сравнимого по величию с ансамблем площади Согласия в Париже. Реализация проекта преобразовала бы все левобережье Куры.

В первые годы советской власти армянские зодчие сохраняли возможность творить в Тбилиси. Об этом говорят имена Тер-Микелова, Числиева, Сатунца, Мадатова и других мастеров. В этом смысле отцу поначалу сопутствовалаудача. Но ничто не вечно под луной. Вскоре всё резко и неузнаваемо изменилось. 

Еще одно прекрасное здание, спроектированное в стиле французского классицизма в тот период – трест “Груззолото” на улице Пастера, в котором ныне располагается грузинское отделение Интерпола. Лет 40 назад к зданию без ведома отца добавили четвертый этаж.

Отец активно участвовал в проектировании Дома железнодорожников, выполнив большую часть рабочих чертежей. Этот проект разрабатывался под руководством его учителя, выдающегося зодчего Тер-Микелова, автора лучших зданий Тифлиса и Баку. Это здание в стиле генуэзских палаццо Галеаццо Алесси больше отвечало эстетическим вкусам Тер-Микелова, чем отца, предпочитавшего монументальные формы. Участие отца в работе над проектом положило начало многолетней дружбе с архитектором Эдмондом Тиграняном, позднее часто навещавшем его в Тбилиси и подарившем ему в один из последних приездов монографию об их общем учителе Тер-Микелове со своим автографом. Он обещал отцу написать книгу и о нем, но, увы, не успел реализовать обещанного.

У нас сохранились рабочие эскизы круглого здания столовой санатория в Цхалтубо (рецензировали его как “шедевр малых форм”). Отца интересовало буквально всё: он с одинаковым удовольствием продумывал ограду винзавода по ул. Меликишвили и спуск с моста Карла Маркса к набережной Куры (не сохранились элегантные лампионы, напоминавшие фонари Парижа и Петербурга).

Последней серьезной работой отца стал проект дома на углу улиц Аракишвили и Палиашвили, выполненный в хорошем армяно-грузинском стиле и скопированный позднее на проспекте Важа Пшавела. В хрущевское время здание попало в список отмеченных “архитектурными излишествами” строений (изменилось отношение к архитектуре; на смену сталинской помпезности и монументальности административных зданий пришло коробкообразное массовое типовое строительство). Кроме того, пространство между колоннами было заполнено кирпичной кладкой, между башенками надстроен дополнительный этаж, что совершенно изуродовало его облик. Отец тяжело переживал происходящее, воспринимая это как конец своей профессиональной карьеры, и так расшатанной цепью трагических обстоятельств – утраты близких, жуткого террора, войны. За три года он потерял отца, двух обожаемых сестер и полуторагодовалого первенца-сына. Всё это происходило в разгар репрессий, каток коих прошел по семье, в которой формировалась ренесансная творческая индивидуальность нашего дорогого отца.

В 1941-ом отец пошел на фронт. Он командовал отдельным инженерно-саперным батальоном. Это были практически смертники. Отец говорил, что самым сложным была даже не сама война, а постоянные переходы, практически не оставлявшие времени на сон и отдых. Они перемещались вдоль линии фронта, гибли под снарядами и на минных полях – то вражеских, то своих.. Он судорожно ненавидел особистов, чуть что, приговаривавших к расстрелу за “трусость” бежавших с поля боя безоружных юнцов, не имевших и саперных лопаток. Единственный шанс спасти их состоял в их переводе в штрафбат, чего отец не без труда добивался от заседавших в военно-полевых судах извергов. Чаще всего этот шанс был чисто теоретическим…

Неприязни к особистскому отребью способствовала встреча с офицером НКВД, во время которой последний, зная о происхождении отца, начал бахвалиться пытками, которым недавно подвергал священников-”армяшек”.

Батальон перемещался с одних участков фронта на другие. Наш отец храбро воевал в Керчи и на Северском Донце, на Волге и под Москвой (на Волокаламском шоссе), получив награды за боевые заслуги. А в 1943 г. он был контужен и переведен на службу в тыл, в Тбилиси.

После войны, демобилизовавшись, он вернулся к зодчеству, но его ожидало очень горькое разочарование. Зодчество стало профессией, доступ к которой был закрыт для армян. В архитектурном цехе появились царьки, которым мешал талантливый маститый конкурент. Отца лишили доступа к творчеству, оставив ему лишь мелкие работы. Этот удар чуть не сломил не только нашего отца, но и всех нас. Нас спасло лишь подвижничество нашей дорогой матери, лорийки Веры Асатуровны Антонян. Она окружила его такой любовью, что он постепенно стал приходить в себя.

Тигранян сделал все для нашего переезда в Ереван. После войны отцу предложили по его инициативе пост заместителя главного архитектора города, но, к сожалению, это предложение пришлось отклонить: семья опасалась, что родство с убиенным за 8 лет до того католикосом сделает нас мишенью НКВД. Но связей с Арменией он не терял. У отца были хорошие отношения с Рафо Исраэляном (он высоко ценил его гений), Марком Григоряном, Самвелом Сафаряном. Отец, знавший Вартанова и Паремузову (авторов памятника Ленину в Ереване), говорил нам, что предлагал им эскиз пьедестала памятника, который им пригодился. Особое место в жизни отца занимало общение с дядей мужа нашей кузины Ервандом Кочаром, навещавшим в Тифлисе своих сестер.

Отец, почитая гений Кочара, высказал ему недовольство размерами постамента памятника Давиду Сасунскому, который, по его мнению, должен был быть раза в 3 выше. Кочар, напоминавший отца своей непосредственностью, ответил ему: “Де, ду шинир!” Разговор не получил дальнейшего развития. Единственный отцовский проект в Армении – трехэтажный жилой дом в Кировакане – пострадал в 1988 году во время землетрясения.

Отец вкладывал душу и талант даже в самые незначительные постройки вроде типового проекта двухэтажного общежития для шахтеров и здания шахтоуправления в Чиатуре. Он пытался убедить нас (но в первую очередь себя), что не бывает малозначительных строений: ни казарма, ни завод, ни обычный склад не должны выглядеть убого и казенно…

Но было очевидно, что работа уже его не радовала, он не чувствовал творческого удовлетворения, а его продолжали отстранять, вытеснять… Вконец устав от ощущения невостребованности, он перешел на административную работу. Последним местом его работы стал Военпроект ЗакВО.

Досуг отец отдавал живописи. Мы бережно храним его пейзажи с видами Тифлиса, лорийских гор и лесов, окрестностей Сочи. Он оставил также портрет своего отца, автопортрет и прекрасные натюрморты. Отец обожал нидерландскую живопись. В начале 60-х годов он начал копировать картину Метсю “Старая торговка дичью” из собрания Дрезденской галереи; копия получилась прекрасной, но с перерывами на нее ушло, наверное, лет десять.

Легко себе представить, каких высот мог бы достичь отец, окажись судьба немного благосклоннее к нему. Он принадлежал к плеяде тифлисских архитекторов-армян, имена которых стали гордостью нашего города (отец был любимым учеником Тер-Микелова, а одним из его учеников был ставший позднее главным архитектором Тбилиси Шота Кавлашвили).

Отец обладал также даром слова. Он был прекрасным рассказчиком, что снискало ему славу и, кстати, нелегкую обязанность тамады. Двери нашего дома всегда были открыты, а застолья неизменно сопровождались содержательными беседами.

Мы с братом часто рассказываем нашим детям об их дедушке – талантливом, добром и интеллигентном человеке, любящем отце и патриоте. Один из внуков, сын Георгия, с гордостью носит его имя. Уже долгое время отца нет с нами, но мы до сих пор ощущаем огромное обаяние его личности.

Александр МИКАЭЛЯН

Георгий МИКАЭЛЯН

На фото – проект здания Дома Книги работы Гранта Микаэляна

Հետևեք մեզ նաև Telegram-ում